Народный артист России Владимир Понькин не нуждается ни в каких эпитетах и сравнениях. Дирижер давно занимает место среди корифеев музыкального искусства и относится к плеяде истинных творцов, для которых главное – музыка, а уж потом все остальное.

Живость, легкость, возможно, импульсивность и здесь же умение отсекать все наносное и строго следовать великим законам своих великих предшественников, в то же время говорить от себя лично – это все в нем сплелось воедино. Маэстро невероятно обаятелен, остроумен в общении. У него элегантный, красивый, полетный жест, очень тонкое музыкальное чутье и чувство формы.

ЛЕПИТЬ ФОРМУ

Нашему краю невероятно повезло, что дирижер много лет работает с Кубанским симфоническим оркестром. Разговаривать с Владимиром Александровичем – одно удовольствие, давно не встречал такого изумительного собеседника, что можно назвать подарком судьбы.

— Римский-Корсаков говорил, что дирижерство – дело темное. Вы согласны с подобным определением или со временем все изменилось?

— Спорить не буду, тем более что сам Николай Андреевич тоже пытался дирижировать, и, думаю, это сказано после определенных проб, но он был гениальный композитор и прозорливый художник. Настоящий дирижер слышит и лепит форму, мгновенно улавливает высшие смыслы. В то же время жил гениальнейший дирижер Артур Никиш. Я видел его запись без звука, несколько секунд, но по руке было понятно, что передо мной величайший музыкант, мэтр.

— Думаете, все «сверху», оттуда?

— Безусловно, здесь задействованы и высшие силы. Но дирижерская профессия – сгусток профессиональных, ремесленных, человеческих качеств. Отсюда и бытующее понятие, что дирижирование – занятие второй половины жизни, отрезка зрелости.

— Вы все же дирижирование считаете профессией?

— Это одновременно и тяжелейший труд, и морально-физическая усталость, и призвание, ведь человек должен обязательно быть поцелованным Богом. И слух обязан быть тончайший во всех его аспектах – гармонический, мелодический, тональный. Что касается настройки оркестра, услышания фальшивых нот, без этого нельзя. К сожалению, это мало кто делает.

— Высшие виды искусства − опера и балет − вам тоже знакомы не понаслышке. Что для вас физически и эмоционально наиболее затратно?

— По степени трудности самое сложное – балет. Там же все на нюансах. Надо раскрутить фуэте, чтобы не убежать вперед или не опоздать, приземлиться вместе с балериной, а не после нее – и весь спектакль состоит вот из таких мелочей.

— Есть такой тип дирижеров, как интерпретаторы. Хотя тот же Морис Равель говорил: «Я не хочу, чтобы меня интерпретировали», а кто-то из великих вообще призывал за это привлекать к уголовной ответственности. Как вы смотрите на данную проблему?

— Положительно, я только за интерпретацию! Для меня это собирательное понятие – умение четко увидеть основную кульминацию, идя через цепь локальных кульминаций, и, конечно же, через собственное видение.

СКРОМНЫЙ ЧИТАЛЬЩИК

— А вы себя к какому типу дирижера относите?

— Наверное, к числу честных и скромных читальщиков партитуры, а уж потом к интерпретаторам. Я, естественно, могу внести какие-то легкие изменения. Хотя, к примеру, Римский-Корсаков на своих оперных партитурах писал, что они не подлежат ни малейшему изменению, никаких купюр и так далее. Однако время идет, мы меняемся, возьмите балетную музыку: как изменились темпы, техника, ее восприятие.

— Если говорить о публике, чем отличается Кубань от той же Клайпеды, где вы сейчас живете и успешно работаете?

— На Юге зритель благодарный, теплый, в Литве публика более сдержанная, оценивающая и настороженная. Но в западной части Литвы, где я живу, очень любят русских, чувствую себя там уютно и комфортно.

— И все же чем является для вас Кубань?

— Это мои лучшие романтические воспоминания детства и юности, здесь я рос, взрослел, окончил музыкальную школу и училище. С Творческим объединением «Премьера» связан с 1998 года. Сначала меня просто приглашали, потом я возглавил симфонический оркестр, был художественным руководителем, сейчас вновь на правах приглашенного дирижера. Помню, когда начинал, в зале МКЗ тогда сидело по несколько человек, мне приходилось заниматься и детскими абонементами, я даже приглашал к пульту четырехлетних детей. Сегодня те малыши, наверное, уже растят своих детей и, надеюсь, водят их на мои концерты. Так что, выходит, я воспитал целое поколение.

— Кстати, о педагогике, вы взрастили немало дирижеров, а ваш ученик Денис Ивенский возглавляет сегодня Кубанский симфонический оркестр. Какие у вас сегодня взаимоотношения? По-прежнему − учитель и воспитанник?

— В свое время я ради Дениса согласился быть профессором Ростовской консерватории. Но ради – это одно дело, с другой стороны, у меня были развязаны руки относительно строгости воспитания и возможности привлекать его в Краснодаре к работе с оркестром. Признаюсь, он был непростым учеником, тем не менее, все, что нужно было, я ему дал, и на выпускных экзаменах Ивенский очень хорошо продирижировал. Там был «Манфред» П. Чайковского и Второй концерт для фортепиано с оркестром С. Прокофьева. И вот сейчас, когда я приезжаю в Краснодар и у нас есть возможность общаться, чувствую ко мне самое теплое отношение, за что ему безмерно благодарен. Такая же связь у меня была и с моим гениальным учителем Геннадием Рождественским.

— У вас наверняка есть нереализованные планы, может, мечты?

— Я люблю Густава Малера, хотелось бы исполнить его Третью симфонию. Сам композитор считал, что в ней отражается весь мир. Он на самом деле вобрал в свою музыку все откровения и радости мироздания. Понимаете, люди чаще объединяются в горе, а я бы хотел всех объединить в радости, и Третья симфония Малера здесь бы очень помогла.

Источник - Юг Times
Автор - Александр Геннадьев
Фото - Юрий Корчагин и пресс-служба КМТО "Премьера"